— Будем! — обрадовался Димка.
Я тоже была не против. В «колечко» у меня как раз неплохо получалось. Игра была простой — нужно было забросить мяч в баскетбольное кольцо, на щите. Сетки на нем давно уже не было. Попадаешь из круга перед щитом — одно очко, из круга в центре поля — пять очков. Еще можно было попробовать попасть из дальнего круга, того, что перед противоположным щитом. Так можно было получить сразу десять очков. Но это редко кому удавалось.
Мы вышли на площадку. И Толян вдруг тоже откуда ни возьмись появился. И еще какие-то подростки. Нас было уже человек семь. Мы начали игру. Старший из братьев кидал первым.
— Кстати, — он обернулся к нам, — мы на пингвина играем. Это ничего? — Он посмотрел на брата. Тот подмигнул ему, и они засмеялись.
— А что значит «на пингвина»? — спросила я.
— То и значит. Вот ты проигрываешь, правильно? Берешь так мячик, аккуратненько. Зажимаешь его коленями и идешь себе вокруг площадки, по всему периметру. А пока ты идешь, еще говорить нужно: «Я пингвин. Несу яйцо. Я пингвин. Несу яйцо». Ну что, играешь? Или слабо тебе? — Братья опять переглянулись.
Это было лишне. Унизительно. Нечестно. И я уже заранее знала, как эта игра закончится. Надо было выйти из нее, выйти, пока не поздно.
— Не слабо, — сказала я.
Димка тоже остался. И Толян — ему броски из центра обычно очень хорошо удавались. А двое мальчиков, которые перед игрой к нам присоединились, — ушли.
Мой первый бросок был мимо. И второй — тоже. У меня дрожали руки. Не получалось правильно бросить мяч — от поясницы, чтобы он летел, продолжая траекторию движения руки, по ровной дуге, мимо непрозрачных от дневного света окон, в центр щита. У меня было меньше всех очков. Я проигрывала. Точно как тот, старший, сказал. Скоро это со мной произойдет. Совсем скоро. В конце игры.
— Кто же так играет?
Мы остановились. У края площадки стоял человек — средних лет, невысокий, полный, в кожаной куртке. На ремне у него висела связка ключей.
— Тоже мне спортсмены! С такого расстояния уже даже в детском саду не кидают. Сейчас я вам покажу настоящую игру. Кто тут на новенького? — Человек направился к нам. Он был нетрезв. Его пошатывало.
— Мы на «пингвина» играем, — сказал ему Толян, — кто проиграет, зажимает мяч коленями, идет так вокруг площадки и говорит…
— Меня твои пингвины не интересуют, — перебил его человек.
Он забрал у Толяна мяч и направился к противоположному щиту.
Бросок. Мяч отскочил от щита, не попав в кольцо.
— Ладно, с кем не бывает, — сказал он, — я издалека кидаю. Все равно больше вас всех очков наберу.
Во второй раз мяч полетел мимо щита. И в третий — тоже. И в четвертый. Человек уже не разговаривал с нами. Смотрел только на мяч у себя в руках. Провожал его взглядом, как будто стараясь довести до кольца, не дать ему свернуть в сторону. Мимо. Опять мимо.
Игра закончилась. Кто-то протянул ему мяч. Человек взял его неуверенно.
— Ребята, вы шутите, что ли?
— Это правила, дядя, — сказал ему старший из братьев, — правила одни на всех. Вы обещали.
Человек не спорил с ним. Он отошел от нас, встав на противоположном краю площадки. Стало тихо. Никто больше не произнес ни слова. Мяч выскользнул у него из рук и покатился по асфальту. Человек поднял его, с трудом удержав равновесие, и вернулся на край площадки.
В первые секунды никто не придал этому значения. Мало ли зачем Димке это понадобилось. Он вышел вперед и направился к человеку с мячом. Димка быстро шел по площадке, наискосок, по еще не прогретому солнцем, потрескавшемуся асфальту. Я смотрела ему в спину и вдруг представила себе, вдруг увидела, как он идет по этой же площадке, среди пятиэтажек, — а видишь, это наш балкон, на четвертом этаже, третий слева, видишь, стекло чуть треснуто. Это однажды птица об него ударилась, — как он идет там через двадцать лет и через тридцать. Такой же худой, и у него та же точно походка — спина чуть согнута, острые локти прижаты к бокам. И у него будет та же стрижка. Только рыжеватые волосы поредеют на макушке.
Димка приблизился к человеку в кожаной куртке. Человек смотрел теперь на него. Это была его передышка. И тут Димка качнулся в сторону, сделал резкое движение рукой и, выбив у человека в куртке мяч, отскочил в угол площадки. Мяч теперь был у него в руках.
— Эй, ты чего вмешиваешься? — спохватился старший из братьев. — Ты что, самый умный? Шею тебе намылить?
Димка не ответил ему. Он взглянул куда-то в сторону, и мне показалось, даже издали, что я узнаю это его выражение лица — когда пешка вдруг оживает на краю шахматного поля и Димка смотрит так, как будто сам этому удивлен, как будто не верит, что это — его рук дело, что это у него так ловко вышло. И вдруг он сорвался с места, побежал от площадки, мимо школы, через газон, к гаражам.
— Эй, ты что? — заорал кто-то из братьев. — Вернись сейчас же! Вернись, кому говорят! Отдай мяч!
Они бросились за Димкой, скрылись за гаражами.
— Убежит, — сказал Толян, — бегать у него хорошо получается.
Я пришла к Димке вечером. Мы зашли в его комнату. На кровати лежал белый футбольный мяч.
— Они тебя потом искали, — сказала я.
— Ага, они даже сюда приходили. Думали, наверное, что я им дверь открою, «кто там?» спрошу. Они утром все равно уедут. А мяч у меня останется. Было ваше — стало наше.
— Я принесла тебе рубль, мне дед подарил, на марки. Возьми, в счет долга.
— Очень мне нужен твой рубль! — сказал Димка. — Ты бы мне еще три копейки принесла. У меня теперь мяч и так есть. Точно как я хотел. Белый, адидасовский, посмотри! И покупать ничего не нужно.