Чайная книга - Страница 4

К оглавлению

— Маэстро! Польку-бабочку! — кричит Славка и думает: ох, знать бы еще, что это за полька-бабочка.

— Нет проблем, — подмигивает Славке невесть откуда взявшийся Маэстро и взмахивает палочкой.

...

Крепкий чай

Бухнуть в чайник побольше заварки, залить кипятком. Пить из носика.

Виктория Райхер

Миньян

Миньян (букв. «счет», «подсчет», «число») — группа из десяти взрослых мужчин, необходимая для общественного богослужения и ряда религиозных церемоний. Талмуд устанавливает число «десять», ссылаясь на ряд библейских стихов.

Еврейская энциклопедия

Часть первая

— А Рахель, дочка Элиэзера Рыжего, потом вышла замуж за сына Миры. Ты помнишь Рыжего Элиэзера, Менаше? Он торговал коврами на той улице, по которой никогда не ходила хромая Нехама, у нее там сын погиб в драке, помнишь? Драку-то ты должен помнить, о ней весь город говорил. Сын Нехамы напал с ножом на резника Иоава, нападать с ножом на резника — ты не находишь, что это идиотизм? Но он напал. И Иоав его зарезал, а кто бы его не зарезал на месте Иоава, если сын Нехамы сначала увел у него жену, а потом пришел его убивать? На мой взгляд, это глупость — сначала уводить у человека жену, а потом приходить его убивать. Если уж увел, сиди тихо, нет? Но сын Нехамы, ты же знаешь, он всегда был, бедолага, недалек…

Роза глубоко вздыхает и наклоняется, чтобы потрогать Менаше лоб.

— По-моему, опять жар, — озабоченно говорит она и нажимает на красную кнопку возле кровати. Никто не приходит. Роза встает, опираясь на палку.

— Опять болтают у себя. Вот скажи мне, Менаше, почему молодые женщины так любят поговорить? Что им уже есть сказать? Говорить должны старые, у них опыт и много свободного времени… Подожди минутку, я позову кого-нибудь.

В коридоре тихо. На полу ковер, поэтому Розино шарканье не очень слышно. На стенах висят картины, изображающие птиц.

— Птицы, — бормочет Роза, шаркая по коридору, — птицы, звери, гады морские… Хоть бы одного приличного человека нарисовали.

Она доходит до двери с табличкой «Дежурная сестра» и палкой стучится в дверь.

— Ау! Вы меня слышите там, или все уже насмерть заговорились?

Дверь распахивается, и на пороге возникает, потягиваясь, заспанная румяная Мири в мятом белом халате.

— Роза, Роза, чего ты кричишь? Ты знаешь, который час?

— Я-то знаю, который час, — отвечает Роза, — а вот тебе до этого не должно быть никакого дела. У тебя работа такая — не знать, который час. У Менаше снова температура.

— Опять? — Мири становится серьезней. — Сколько? Ты измеряла?

Роза презрительно пожимает плечами:

— Стану я измерять. Я рукой знаю.

Мири заходит в комнату и выходит снова, выкатывая за собой столик с лекарствами и шприцами.

— Роза, ты просто скандалистка, — весело говорит она. — Ты уже тут достала всех. То ты рукой знаешь температуру, то сердцем чуешь воспаление…

— А что, — Роза задирает подбородок вверх, — а и чую. Мой муж, не твой. У тебя-то самой муж есть?

— Как не быть. Есть.

— Да, ты сдобная, — одобрительно говорит Роза, оглядывая Мири с ног до головы, — мужу с тобой должно быть хорошо. Так неужели ты не чувствуешь, когда у него температура или что болит?

Мири катит тележку по коридору. Тележка катится мягко, стеклянные пузырьки неподвижны, только изредка легонько позвякивают.

— Я про сына такое чувствую. И про дочку. А про мужа — чего ему? Он здоров.

Роза идет за Мири так быстро, как может, но все равно отстает.

— Мужчина, Мири, — говорит она, — для женщины как ребенок. Ты все о нем знаешь, даже если он не говорит.

— Я работаю, — отвечает Мири, ввозя тележку с лекарствами в комнату, где лежит Менаше. — Мне не до того, чтобы ладонью температуру здоровому мужику измерять.

Мири берет Менаше за руку и, шевеля губами, считает пульс. Потом трогает ему лоб и ставит термометр. Через три минуты термометр пищит.

— Горит! — сообщает Роза. — Я же говорила.

— Да не то чтобы горит, — пожимает плечами Мири, глядя на термометр, — но и не то чтобы нет. Я дам жаропонижающее.

— Сделай укол, как в прошлый раз, — просит Роза. — От того лекарства, которое было до того, у него потом синяк был.

— Ладно, — соглашается Мири и распечатывает шприц.

После укола Менаше дышит спокойней.

— Эй, — окликает Роза в спину уходящую Мири, — спасибо тебе.

— Не за что, — оборачивается Мири от дверей, — спокойной ночи. Ты опять всю ночь тут будешь сидеть или к себе пойдешь?

— Температура упадет — пойду, — обещает Роза. — Всю ночь сидеть не буду, не тот у меня возраст — ночами сидеть.

Мири выходит, прикрыв дверь. Роза гладит худую руку Менаше, лежащую на простыне.

— Никуда я не уйду, не бойся, — говорит она. — Утренняя смена придет, тогда пойду. С тобой Дита посидит. Я же не досказала тебе. Когда Рахель выходила замуж, она должна была в этом ее странном белом платье, совершенно нескромном, спуститься прямо к жениху со ступенек магазина своего отца. Так? А Нехама — она же была двоюродной сестрой отца невесты. И что ей, по-твоему, было делать? Если на этой улице, значит, погиб ее сын и она по ней, разумеется, никогда не ходит — но по этой же улице пойдет под хупу ее племянница, и куда ей деться? Так Нехама вот что придумала. Она всегда была ненормальная, поэтому и придумывала выход из любого положения, ты же понимаешь. Она сказала — «не пойду по улице», и она по ней не пошла. Она пошла по ковру! Пришла к своему брату, Рыжему Элиэзеру, и говорит: «Дай мне два ковра!» Он сначала не понял, он всей семье регулярно дарил ковры, ты что, спрашивает, хочешь их сменить? А она ему отвечает — нет, я на свадьбу твоей дочери пойду по твоим коврам… Так и шла. Она шла, а двое ее детей от второго брака, Амир и Рони, перетаскивали эти ковры один за другим, чтобы хромая Нехама могла не ступать на землю. И все бы ничего, Менаше, но вот ты мне скажи: как она могла после всего этого спокойно забрать те ковры к себе домой и постелить в салон?